Мы росли дикарями. Как во всякой обезьяньей стае среди нас была борьба за лидерство. Однако она не имела выраженного характера, потому что компания была не постоянной и зависела от забора, под которым мы сидели, или от рода нашего занятия. Игры в футбол, к примеру, или похода за катраном. Катран, съедобная трава с толстым стеблем, рос у военного полигона в десяти километрах от нас.
Я был главным выдумщиком в компании.
Из проволоки я делал шпаги, загибая конец петлёй для безопасности. Мы увлечённо фехтовали, гремя эфесами из консервных банок. «Три мушкетёра» были нашей настольной книгой.
Как-то я набил в рабочие рукавицы туго свёрнутые кашне – получились добротные боксёрские перчатки. Как раз прошли фильмы «Первая перчатка» и «Мексиканец» о красоте и мужестве бокса. Мы самозабвенно лупили друг друга по плечам и перчаткам. Когда попадали в нос, было неожиданно больно. Соперник замирал, держась за "пипку", а партнёр виновато спрашивал: «Что, больно, да?».
Миша Рындин вытягивал вперёд прямые руки и, двигая плечами, тыкал кулаками в зубы. Ни поднырнуть, ни достать его сбоку не получалось - руками, как жердинами, Мишка держал дистанцию. Тогда я левой сильно отбил его руки книзу и достал прямым в лоб. Мишка понял, что стиль его не безупречен.
Забава с улицы перекочевала в школу. Между уроками вспыхивали кроткие поединки. Валёк Плужников был на год старше и крупнее меня. Он играл локтями, держа перчатки у лица. На ударе он провалился, я попал ему сбоку в челюсть и он поплыл. «Ты чё, ты чё, Валёк?» - испугался я.
На другой день, на большой перемене в спортзале состоялся матч реванш. Минут десять мы плясали друг возле друга, красиво тыча кулаками. Когда прозвенел звонок, Валёк бросился вперед и похоронил меня под градом ударов. Я сел мимо гимнастической лавки, закрываясь руками и ногами. «Нокаут!» – закричал рефери Лёвка Руденский. Я скрытно переживал своё поражение, потом нашёл объяснение – разница в весе!
Как-то я сделал ружьё-самопал из куска старой трубы и мы у посадки охотились на воробьёв. Ни одного не подбили, но было страшно интересно. Я целился, а Цуня поджигал. Потом мы спугнули старого козопаса, справлявшего нужду в лопухах, он потребовал с нас документы на оружие и пригрозил милицией.
Мы утопили ружье в сортире и спрятались в подсолнухах. Милиция не явилась.
Однажды мы сделали ракету из велосипедного насоса. Порох продавался в охотничьем отделе магазина «Динамо» в городе. Пачка пороха стоила 50 копеек - это четыре эскимо на палочке. Я сыпал порошинки на горячую плиту, они загадочно вспыхивали в полумраке и сладко пахли серой. Матери, естественно, дома не было.
Чтобы порох в ракете горел медленно, его надо смешивать с угольной пылью. Пыли не было и мы утрамбовали порох с мукой. Конец насоса сплющили и привязали метровую щепку - стабилизатор. Пуск состоялся в балке за мостом, среди бела дня. Мы просыпали к ракете дорожку из пороха, подожги и отбежали. Ракета взлетела, оглушительно стреляя завертелась в воздухе, упала на землю, взорвалась и останки её улетели под железнодорожный мост. Женщины на огородах подняли возмущённый крик, вспомнили войну и пригрозили милицией.
До конца дня мы отсиживались у меня в конце сада в зарослях. Милиция не явилась.
Потом я сделал пугач из охотничьего патрона. Гильза была стволом, боёк из гвоздя ударял в капсюль. У меня хватило ума не сыпать в гильзу порох– хватало силы взрыва капсюля. Удачным выстрелом я сбил войлочным пыжом чернильницу. Слава обо мне мгновенно облетела школу и через день на большой перемене пугач у меня похитили из-под книжек в парте.
В то время (50-е годы) в народе ходили переделанные на матерный басни. У меня была хорошая память, ребята садились в кружок и я рассказывал им про весёлую драку зверей в пивнушке, смягчая или выбрасывая совсем уж непотребные места. В школе мы заучивали стихи Пушкина и Некрасова, а на улице хотелось животной свободы:
Три дня не унимается,
Бушует океан,
Как ... ... ... болтается
В каюте капитан.
От скуки не страдает
Садко, богатый гость,
Гондоны надувает
И лопает об гвоздь!
Ребята внимали, однако о прослушанном не говорили - чувствовалось неприятное «послевкусие» от грязной речи.
Итак, я был самым активным в ребячьей компании, а такое требует периодического «возвращения на землю».
Как я уже говорил, в нашей несерьёзной борьбе-возне «все на одного», я запрещённым приёмом бросал ребят через себя. Однажды мы раздурачились до предела. Разозлённые моими бросками, ребята прижали меня к земле и мой друг Цуня устроил "слепой дождик". Брызги достались всем, но ребята были "не в счёт". Обижаться было нельзя. Я сделал вид, что ничего не произошло, бросил в ребят землёй, свалка заглохла. Ребятам тоже было неловко за глупое поведение.
Мы ещё не читали «Хаджи Мурат» и не знали, что подобное смывается кровью. А хоть бы и знали, нас это не касалось – мы не были мусульманами, мы были от всепрощающего православия.
Тем не менее, на другой день я вызвал Цуню на дуэль. Вернее, спровоцировал, без всякой связи со вчерашним. Мы разделись до пояса и стреляли из тонких резиночек надетых на пальцы. Клочок бумажки слюнявился, скручивался в тугой жгутик и сгибался пополам. Попадание было болезненным, от удара на коже вздувался желвак, как от комариного укуса. Выстрелив, я пускался наутёк, заряжая на ходу. Потом убегал Цуня. Мы гоняли друг друга по двору, как драчливые кочеты.
Потом я нашёл бумажную трубочку на силикатном клее. Это и решило исход битвы. Я отрывал зубами куски и стрелял ими. Экономилось время на "заряжание". Это была тяжёлая артиллерия - от такого снаряда желвак получался в пятак размером.
Цуня бросился на меня, отнял трубку, скомкал и бросил в соседний огород.
Чем бы ни кончилась битва, мы были довольны - мы умели терпеть боль!
Мы чуть повзрослели и детские шалости отпали. Мы играли в клубном театре, после занятий ездили в городской дворец спорта на занятия плаванием. На беговой дорожке Цуне не было равных в стометровке. Для занятий в различных кружках самодеятельности нам не хватало дней недели. Из двух мандолин и гитары я сколотил оркестр и Горюнов, мучительно гримасничая от напряжения, изо всех сил нажимал нужную струну.
Вернёмся к прозвищам. Тоня Местоиванченко была Место занято Иваном. Коля-Птенчик в профиль напоминал птичку. Вовка с соседней улицы носил флотские брюки и стал Черноморочкой.
Лихобаба - это Валера Лихобабин. Он хорошо плясал и когда у нас был творческий час, он охотно плясал у доски. Валера ревниво относился к своей славе. Однажды я раздобыл большой бильярдный шар. Говорили, что он сделан из слоновой кости. Шарик неожиданно высоко прыгал от несильного удара о ступени лестницы, и я со своим шариком целых два дня был центром внимания своего и соседнего классов.
На третий день, когда в конце перемены прозвенел звонок на урок и ребята убежали, Валера взял мой шарик и сунул в карман.
- Отдай! – сказал я.
Валера молча шагал в класс.
- Гля, наглый, отдай! – возмутился я.
Валера молчал.
- Отдай мой шарик!
Валера как оглох.
Я дал ему по шее. Валера был на голову выше и свободно мог поколотить меня. Но он смолчал и на это. Подзатыльник за шарик – выгодный обмен!
Шарик так и пропал. Валера играть им не мог – все знали, что шарик мой.
Многие клички происходили из детского лепета. Витя Ковалёв был Калёля – так он малышом произносил свою фамилию. Валя Ледовская – Ледосяка. Жора Потетюнко - Тюлюлю. Не возбранялось досочинить: «Тюлюлю на одном костылю».
Однажды, по пути на речку, Жора поранил босую ногу. Кусок ржавой проволоки проткнул насквозь подушечку стопы у основания большого пальца. Жора по журавлиному поднял ногу, забормотал: «Вась, Вась, Вась!» - так чешут у кабана за ухом - рывком выдернул и отбросил проволоку. Потом поплевал на ладонь, протёр больное место и пошёл дальше, чуть прихрамывая.
Ни воспаления, ни нагноения – какие могут быть микробы в горячей дорожной пыли!
23.06.14 г.
Рис. из НЕТа